Павел Сидоров. О Дне учителя

Все профессии от людей и только три от бога: Учитель, Судья, Врач.

Сократ

У нас в школе был завуч по русскому языку и литературе Захар Матвеевич Геншпринг. Невысокий, лысыватый, с крупным носом, он всегда ходил слегка ссутулившись, от чего казался еще ниже. Но если он где-то говорил, его хриплый каркающий голос было слышно, наверное, даже в другом конце школы. Он чем-то напоминал одновременно Евгения Евстигнеева и Владимира Басова. Захарматвеич много курил и, даже когда что-то кому-то объяснял – всегда глядел куда-то перед собой.

Помнится мне, как одна учительница рассказывала, что, случись ему поймать куряших школьников, он заставлял их копать в школьном саду яму метр на метр и хоронить в ней окурки. Это была официальная страшилка, вероятно, одобренная педсоветом. Много позже я узнал, что грозный завуч втихаря, по-свойски, периодически стрелял сигареты у старшеклассников.

Иногда, по служебной обязанности, он посещал уроки других учителей, и тихо сидел на задней парте, почти не поднимая головы, все время что-то писал, одним своим присутствием ввергая нас в благоговейный ужас. Однажды оказавшись на соседней парте с Захарматвеичем, я с удивлением обнаружил, что он и не писал вовсе, а просто рисовал какие-то геометрические фигуры и закрашивал их.

Он носил часы на растягивающемся металлическом браслете, а во время урока надевал их на ладонь. Мне не повезло — он не преподавал у моего класса. Но однажды у нас заболела учительница по литре. И вот мы, группа лосей предвыпускного возраста, которым только дай повод ни фига не делать, не придумали ничего умнее, как во время уроков носиться по школе. Не родился еще такой школьник, который бы делал это тихо и незаметно.

Праздник жизни быстро кончился именно потому, что на звук вышел не кто-нибудь, а Сам. Причем несмотря на уровень децибел галдящих нас, Захарматвеич даже не повысил голос, чтобы задать вопрос и получить ответ. Быстро выудив нужные показания из тех, кто подвернулся под руку, он удалился, вернулся с ключом от кабинета и одним движением брови загнал весь наш табун в класс.

Школьная программа по литературе сама по себе казалась мне унылой чуть менее, чем полностью, но в этот раз тема была просто концентратом зеленой тоски – «Гроза» Островского. «Русская литература – самая гуманная в мире» в моем случае школьная программа по данному предмету преуспела лишь в том, чтобы вдолбить мне этот постулат в голову, хотя не особо потрудилась его обосновать. И лично мне совсем не казалось гуманным пытать мальчишку, читавшего Чейза, Стаута, Спилейна, Дойля и прочей мутью, навроде «Что делать?», да еще заставлять находить смысл в «Снах Веры Палны».

Так я думал до того дня. Помню, что Захарматвеич не стал спрашивать у нас, готовы ли мы, не было никаких «сидеть тихо, я кому сказала?!» и прочих признаков страха потерять контроль над аудиторией. Он просто выяснил, тему урока и начал говорить.

Он ходил между рядами, и размеренно говорил о «Грозе», как бы отбивая такт самому себе ладонью, с надетыми на нее часами. Не каждый метроном смог бы так железно держать тот ритм, с которым Захарматвеич излагал материал. И что самое главное: неорганизованное вопящее стадо, три минуты назад сшибавшее углы коридоров и рекреаций (помните, так назывались эти пространства перед класами), теперь сидело не просто тихо, тишина была мертвой. Тридцать с лишним пар глаз и ушей не отрываясь ловили каждое слово. Это не была трусливая тишина страха получить замечание в дневник, это была величественная, правильная тишина интереса, интереса, который должен пробуждать учитель к своему предмету. Наверное, так чувствует себя человек, выходя из глубокого транса, как я почувствовал себя, когда зазвенел звонок.

Вот такой он, Захар Матвеевич Геншпринг.
С прошедшим Днем учителя всех нас.

***
Недавно я узнал, что Захарматвеич теперь живет в Германии. Сейчас ему 86 лет.